В ХХ веке Алма-Ата (Алматы с 1993 года) превращается в центр урбанизации советского Казахстана, продолжая сохранять этот статус и в XXI веке, несмотря на перенос столицы в 1997 году, а также вопреки процессам рурализации, происходящим на его территории с конца 1980-х годов. Это создает интересное, мозаичное, процессуальное поле городской жизни, где идентификация осуществляется самыми разными способами: от очагового сосуществования субкультурных микросред до взаимозависимости и сближения культур и идентичностей на самых разных уровнях.
После 1991 года в Казахстане, как и на всем постсоветском пространстве, обострился вопрос поиска исторической легитимности, преемственности и культурного наследия. Выстраиваемая идентичность, эмоциональная политика памяти, локальные исторические нарративы – все это определяет выбор объектов культурного наследия, составляющего карту сакральной географии и наделяемого соответствующим статусом. Возникает вопрос: а какое наследие – «наше»? Процесс нациестроительства (а шире говоря, любой процесс идентификации как на коллективно-историческом, так и на индивидуальном уровне) проходит по классическому сценарию «зеркального я»: осознание тезы «мы» невозможно без антитезы «они», в противодействии к которым коллектив формирует собственную идентичность. Для большинства культур, прошедших опыт колониальной модернизации, подобным антагонистом стал нарратив бывшего гегемона, а статусом культурного наследия наделяется древнее и средневековое прошлое, являющееся хронотопом «золотого века». Именно поэтому урбанистическое наследие советского Казахстана чаще всего не актуализируется в современном историческом дискурсе.
Из этого вовсе не следует вывод тотального изобретения традиции. Однако в системе автохтонного знания местного населения археологические памятники не существовали в статусе таковых, несмотря на то, что составляли «сакральный ландшафт» обитания. В культурах, где доминирующей традицией ретрансляции исторической памяти является устная, хронологический горизонт истории не распространяется дольше нескольких поколений, а историческая память существует во вселенной мифопоэтического мышления. С включением территории казахских жузов в юридическое и социокультурное пространство Российской империи начался процесс ревитализации и конструирования историко-культурного наследия, позволивший в советский период продолжить его освоение на качественно ином методологическом уровне, а затем в период после 1991 г. закрепить за ним статус этноисторического богатства, легитимирующего автохтонность, древность и мобилизующий дискурс нациестроительства.
Следующий этап урбанизации на территории Казахстана начался в Новое время, однако сколько-нибудь заметные результаты этого процесса обозначились лишь в советский период. Спор о том, чем был Советский Союз для Казахстана не прекращается и проецируется на архитектуру. Модернизация декларирует изменения человеческих жизней к лучшему, но редко спрашивает их мнения по этому поводу. Один из главных специалистов по истории Центральной Азии в советский период Сергей Абашин формулирует это следующим образом: «Колониальность (в виде тех или иных практик, институтов или событий), безусловно, была в советском, но самое советское далеко не исчерпывается колониальным и не сводится к нему».
К примеру, процесс урбанизации советского Казахстана, несмотря на свою ограниченность все же шел, диверсифицируя социальные сети городского населения, влияя на информационные коммуникации и трансформируя идентичности главным своим инструментом – гетерогенной социализацией.
В последние десятилетия урбанистическое наследие советского модернизма в городах Казахстана с их уникальной средой растворяется в прошлом, теряя свою актуальность на фоне других акцентов восприятия советского – его негативных сторон («темной стороны модерности»): репрессий, голода и русификации. К примеру, архитектура советского модернизма города Алматы, во многом уникальная не только в СССР, но и в мире, продолжает успешно функционировать в новом социокультурном пространстве (несмотря на уничтожение таких ее памятников как гостиница «Жетысу», автовокзал «Саяхат», гостиница «Медео», ресторан «Самал») или грубую реконструкцию: дом быта «Асем», Дворец спорта, Дом кино, кинотеатр «Арман», ресторан «Алма-Ата»), однако не представляет для населения фактора идентичности, в отличие от средневековой городской культуры, наделенной статусом «нашей истории».
Сравнивая наследие средневековой городской культуры и урбанистический период советского модернизма в исторической памяти казахстанского общества, можно прийти к следующему выводу: неоднозначный и болезненный процесс урбанизации, начавшийся в ХХ-м и продолжающийся в XXI веке, перемещен в хронотоп «Золотого века» исторической памяти – в средневековье. Именно там находится Великий Шелковый путь, развитая городская культура, великие и трагические страницы Отрара, Второй учитель мира – Аль-Фараби, Исламский Ренессанс, «Утраченное просвещение» и многое другое. Там урбанизация перестает быть современной проблемой и превращается в культурное наследие. Таким образом, травма насильственной седентаризации ХХ века и неопределенность современной урбанизации терапевтически преодолеваются.
Если другие столицы бывших республик СССР были озабочены тем, как избыть советское прошлое и срочно начать репрезентировать независимое настоящее, то у Алматы эта проблема сглажена.
Во-первых, сдерживающим фактором является этнодемографический состав населения: любой перекос национальной политики в сторону радикализации грозит социальными катаклизмами. Во-вторых, креаторы этой политики сами – родом из СССР (многие из них прошли комсомольскую школу, а некоторые в свое время были видными коммунистическими бонзами). К примеру, нынешний президент Республики Казахстан Касым-Жомарт Токаев во время своего визита в южную столицу осенью 2019 года, являясь коренным алматинцем, чей габитус формировался в советском городе Алма-Ата, раскритиковал многое возникшее в архитектурном ландшафте города за последние два десятилетия, чем вызвал одобрения ностальгирующих по урбанистической романтике горожан.
Одним из главных явлений городского пространства в советской Алма-Ата была архитектура модернизма. Этим термином принято обозначать архитектуру эпохи «развитого социализма» - с 1955 года, когда было принято Постановление об устранении излишеств в проектировании и строительстве, до 1991 года, когда закончился Советский Союз. Между учеными не существует окончательного определения терминологии: насколько правомочно называть модернизмом период трансформации модернизма в постмодернизм, как это происходило в обозначенный период в западной культуре? Насколько возможно обобщение в гомогенную целостность различающиеся по самым разным маркерам идентичности, стили, дизайны и дальнейшую эволюцию? Насколько органичной была новая архитектура, новые социокультурные пространства и, соответственно, практики, привносимые «извне», из проклинаемого патриотическими историографическими нарративами современности «Центра»?
Представления о комфорте, санитарных нормах и досуге сильно изменились за ХХ век (не говоря уже о веке нынешнем), что отчетливо наблюдается в онлайн-дискуссиях на просторах интернета. Даже радикальная реконструкция Дворца Ленина вызывает отнюдь не однозначную реакцию у современной молодежи. Ценность архитектуры модернизма, ее духа и тех пространств и практик, которые она привнесла в город не является очевидной для всех.
Однако, несмотря на это, судьба подобных «мест памяти» значительно отличается от того, что происходит в Ташкенте или Ашхабаде. Советский модернизм в своем архитектурном воплощении не отождествляется с «проклятым наследием советского колониализма». Выходят книги Елизаветы Малиновской – главного знатока архитектуры Алма-Аты ХХ века: существуют онлайн и оффлайн сообщества, изучающие архитектуру и культуру Верного и старой Алма-Аты, этой же теме посвящены специальные рубрики в журналах, газетах и т.д.
Кроме малоэтажности многие отмечали уютность и «неагрессивность» алматинской архитектуры. Свойством этого городского ландшафта является мягкая трансформация любой архитектуры. «Город, затопленный лавой садов» победил и советский модернистский проект. При всей чистоте линий и простоте форм новой архитектуры она все равно была (да и не могла не быть) наследницей того властного жеста, что совершен был архитекторами-авангардистами, а потом – еще более жестоко – продолжен зодчими сталинской эпохи. Порыв привести народ к счастью железной рукой оказался бесчеловечной утопией.
Именно эпоха 60-80-х годов ХХ века представляется многим наиболее интересным сюжетным пластом в истории города. Именно тогда рождались новые архитектурные решения: первое в СССР полностью стеклянное офисное здание, первое в Средней Азии здание, где солнцезащитные жалюзи были использованы как структурный элемент фасада, первая в мире прозрачная библиотека, первый в СССР высокогорный каток, первый 25-этажный небоскреб в зоне 9-балльной сейсмической опасности и многое другое. Это и была подлинная модернизация сознания, так контрастирующая с процессами рурализации, происходящими в стране и на значительной части постсоветского пространства, когда все новое – является недостаточно забытым возрождением старого.
В 1967 году был объявлен Всесоюзный конкурс на проект центра города Алматы, победителем которого стала творческая группа института «Казгорстройпроект» под руководством Н.И.Рипинского. Проект алмаатинцев базировался на результатах научных исследований особенностей микроклимата, специфики ветров, что имело большое значение для планировки города, лежащего в горной котловине. Проект учитывал эти факторы, а также характер сложившейся застройки, специфику города-сада и динамику его последующей эволюции. Н.И.Рипинский пологал, что «удобные типы жилья, кварталов приведут к решению главной задачи – повысить уровень жизни в городе и само собой создать оригинальный, запоминающийся колорит столицы республики. Архитектура Алматы стала лидером советской архитектуры, а каждое новое сооружение города воспринималось как достижение отечественного зодчества. В том числе, алмаатинцы первыми в стране смогли совершить техническое переустройство строительной базы. Деятельность домостроительного комбината и подготовленная в институте проектно-сметная документация позволила за несколько лет построить одиннадцать жилых микрорайонов, в целом, решив жилищную проблему. Опыт алмаатинцев изучали – проходили постоянные дискуссии, семинары, совещания.
С первых же шагов творческой перестройки середины 50-х годов строительство в городе различных по типологии сооружений велось только по проектам алматинских архитекторов, за исключением единичных объектов. Это – театральные здания, казахской и русской драмы. В1964 году была выполнена привязка кинотеатра «Целинный».
Национальная школа впервые заявила о себе в здании гостиницы «Казахстан». Авторы создали сооружение, отвечающее национальной культурно-бытовой традиции вне использования декора, но на основе функциональных возможностей современного строительства, т.е. так, как это было в архитектуре 1920-х годов. Аналогии с утилитарно-конструктивными приемами южного типа жилища, использование характерной цветной палитры казахов в окраске деталей, и, в то же время, отчетливо выраженная современная характеристика - прозвучали в те годы как откровение. Архитектура республики стремительно вышла в авангард советского зодчества с появлением этого сооружения, ставшего этапным для казахстанских архитекторов.
Прежде всего, как и везде по стране, решение образность взяло на себя монументально-декоративное искусство, взрыв активности которого пришелся на эти годы. Оскудение образно-выразительных возможностей языка архитектуры, ее собственных символико-знаковых качеств компенсировалось в определенной мере росписями, мозаиками, рельефами, декоративными композициями. Как тогда представлялось, они стали действенным и простым по результатам средством преодоления монотонности архитектуры. Этнические по сюжетно-стилевым приемам гобелены использованы в гостинице «Казахстан», керамические рельефы- в поэтажных холлах гостиницы «Медеу». Гобелен «Город яблок», темы древней истории в сюжетах витражей-перегородок, флорентийской мозаики, фресок украсили интерьеры «Дома ученных» АН РК.
Использовались и орнаменты, как непременный знак национальной «принадлежности»: линеарные, плоскостные, в традиционных цветовых соотношениях или же объемные в разнообразных решетках.
«Фольклорные» тенденции вызвали к жизни круг различных по функции и по принципам использования исторического образца, тех объектов, которые относятся к категории условно названными «туристическими». У многих объемно-планировочные особенности определены конструктивной схемой юрты. В круглом плане павильонном, на вантовых конструкциях сооружении они связаны с типологией – магазин «Сувенир». Антиподом ему стал комплекс железобетонных «юрт» ресторана «Аул» (арх. А.Леппик, 1971 г., гора Коктобе).
Более продуктивно использовали признаки кочевого жилища авторы Дворца бракосочетания (арх. А.Леппик, М.Мендекулов, инж. Н.Оразымбетов, 1971 г., пр.Абая) – круглый трехъярусный объем, орнаментальная солнцезащита, перифраза решетки «кереге». Эти приемы стыкуются с образно-смысловыми ассоциациями - символикой брачных колец - определяющими функцию объекта.
Аналогичный пример удачного решения – здание Цирка (арх. В.Кацев, И.Слонов, инж. С.Матвеев, М.Плахотников, 1970 г., пр. Абая). Чисто функционалистский подход, с приматом современных характеристик, рождает отдельные зрительные ассоциации не только кочевой архитектуре, но и целому слою метафор материальной культуре (шатрово-купольным постройкам, головным убора, и т.д.).
Это прослеживается и в ассоциативных совмещениях с оседлым жилищем. Решение кинотеатра «Арман» откровенно трансформирует арсенал лаконичных примеров регионального прообраза – кубообразный белый объем с внутренним двориком, рациональность внутренней структуры. Использована фактура, как средство пластической выразительности – различен эффект декоративной «огранки» глухих фасадов и приглушенной по цвету стены внутреннего дворика, выполненной из речной гальки. Слой метафор культурной традиции создают тонкие ассоциации – контраст глухих освещенных плоскостей и затемненного витража входа, размытый контур «восточного» медальона в обработке стены – не изображение, но скорее знак.
Интерес к освоению культурного наследия в широком диапазоне источников, - нации, региона, страны, общемировых, а также в синтезе современности и ретроспективного «взгляда» к глубинам мировой художественной памяти, его полноценное включение в актив сегодняшней культуры Казахстана – было главной задачей архитектуры 1980-х годов. Характер данного явления, специфика социально-культурной ситуации, стыкуясь с архитектурой «национального стиля» в интересе к традициям, имеет существенные отличия, связанные с серьезными изменениями в области профессионального сознания. Сменилось соотношение национального и инонационального. Если в 1940-е годы акцент делался на национально-самобытном, как единственном условии самоопределения архитектуры, то архитектуре последних десятилетий свойственен интерес - на равных – к национально-региональным и общемировым культурным ценностям, что проявляется в общей стилистике Театра казахской драмы им. М.Ауэзова (арх. О.Баймурзаев, А.Кайнарбаев, М.Жаксылыкова, инж. А.Брохович, М.Плахотков, 1980 г., пр. Абая, 103). Не только количество исторических прообразов отличает архитектуру этого и многих других сооружений 1980-х годов от аналогичных тенденций послевоенных лет, но и сам принцип их использования. В здании театра плоскостный и объемный декор, ассоциирующийся с резной терракотой национальной святыни, памятника Айша-Биби, выполнен на основе дизайнерской разработки – модульной сетки, которая диктует все орнаментальные структуры.
